Цитата:
В тему про хамство. У Веллера есть классный рассказик "Котлетка". Очень советую не пожалеть немного времени и прочитать его. Чувства, мысли, ощущения переданы великолепно - впечатление, что он писал с меня. Цитата:
|
А высказывание мнения о человеке третьему лицу, но так, чтобы разговоры об этом дошли до обсуждаемого - это хамство?
|
Цитата:
|
Цитата:
|
Цитата:
Цитата:
Ситуация в респектабельном салоне красоты. Две девушки 18 лет позволяют себе высказывать мнение о других клиентах салона, да и о мастерах тоже, и делают это вслух, причем с такими пренебрежительными интонациями... Мнения естественно нелицеприятные и более того - лишенные оснований. Было жутко неприятно это слышать... Ощущение, будто я руки испачкала, хотя из слова были не в мой адрес. |
Ладно, рискуя вызвать неодобрение, все же буду не очень корректен, но скажу, как мне это видится. Заранее приношу извинения. Предупреждаю, дальше НЕ ИТЕЛИГЕНТНО!!!
Откуда берется хамство? В первую очередь от безнаказанности. И хамство, и панибратство, и наглость кормятся только на этой благодатной почве. Во-вторых – от незнания, от того, что оно стало само собой разумеющимся. От убежденности, что «так все поступают, а что такого?», что «Всем пофигу», и что «это нормально»… А идет это все от того, что осталось очень мало «мужиков» которым не пофиг, потому, что все мы или не хотим связываться, или ссым! Вместо того чтоб поставить на место, мы ссым! Предпочитаем сделать вид, что не заметили, что нас это не касается, свести к шуточкам, в конце концов, когда уже давно пора дать в зубы… Мы стоим и ссым. И я такой же, сразу вспоминается куча срочных вещей, типа – все равно я ничего не поменяю, типа – мне на переговоры, а я с разбитой рожей, типа – почему я?... А надо – в зубы! И вот стоит целый вагон здоровых, сорокалетних ссыкунов, а трое малолетних засранцев с «клинским» уверенные в своей безнаказанности и правоте эпатируют весь вагон. А все молчат, засунув язык в сидячее место, и только наедятся, что им не придется влезать. Что-то поменялось в нашем сознании. Нас всех очень качественно заснашали, приучили – «не лезь», не твое дело, хуже будет… И вот копошимся мы по жизни, говорим что-то там о достоинстве, считаем себя свободными, и…. ССЫМ! Ссым честно сказать дерьму, что он дерьмо, ссым потребовать то, что нам положено по праву рождения, ссым врезать по сусалам быдлоте, смачно описывающему достоинства проходящей одинокой девушки (а не моя дочь, а, сама так вырядилась…). Нам – «Гадь в очи – все Божья роса!» А потому что никому ничего не надо, так поспокойнее, и вообще – что –то ссыковато! Вот стоит каждый день перед «Ашаном» гаденышь гастробайтерской наружности и торгует всем подряд сотовый телефон. И каждому понятно – ворюга! Но нет, нормально… И все спокойно идут мимо, типа – все равно ничего не докажешь… А не надо доказывать – надо разок другой отмудохать, чтоб кровью гадил, только сам виноват будешь, телефон- то не твой. А то, что они у него каждый день новые, никого не …. Лана, вот был – бы в этой парикмахерской нормальный мужик – одну шалаву за одно ухо, другую –за другое, и проветривать, на холодок… Только… Ну Вы поняли! Что скрывать, я сам такой. Десять раз подумаю, а пока думаю, глядишь, вроде и поезд ушел. И как бывает спокойно, как тепло на душе, когда все-таки отреагируешь моментально, не прицениваясь. Потому, что еще Юрий Иосифович Визбор пел, что честь должна быть спасена мгновенно! Без рассуждений, чем нам это грозит, и хрен с ними с рваными рубашками, будет хоть что детям рассказать, хоть раз. Конечно, это только мое мнение, и есть куча нюансов, только когда поедете с работы домой, и войдет в автобус наглое, подвыпившее ЧМО… Короче вспомните о моих словах… ну и думайте сами… Только не очень долго… Простите за лексику и если кого обидел… Ваш t_d_. :( |
Так оно и есть. К сожалению...
Вот только менять никому ничего не хочется. Для примера тот же общественный транспорт. Я не говорю о "наездах" на кого-то и ругани. Все гораздо банальнее. Когда заходит в маршрутку беременная женщина и... стоит, потому как все увлеченно смотрят в окно. Не так давно ехала из больницы в маршрутке. Когда зашла - были места и я села. Рука в бинтах на отлете. Заходит беременная женщина. А на всю маршрутку всего 4 женщины, остальные мужчины, причем далеко не преклонного возраста. Я встаю, роняю сумку и так как у меня всего одна рабочая рука, пытаюсь и удержаться, и поднять сумку. Беременная пытается уговорить меня сесть. И вот мы с ней вместе стараемся разминуться, поднять мою сумку и при этом не упасть. Ей никто не уступил место... Да что там - никто не поднял эту чертову сумку. Показатель? На мой взгляд - да. Или другой вариант - человек с маленьким ребенком. Никто им не уступит место. Так чего потом удивляться, что этот ребенок, когда подрастет, тоже не уступит место? Вот они - зачатки хамства и безразличия. И нефиг потом говорить - "такое поколение растет". Каждое поколение само растит последующее. И формируется все это под влиянием не только важных факторов, но и незаметных мелочей, элементарного внимания.. И таких примеров можно привести множество. Незаметных, практически ни о чем не говорящих, но тем не менее... |
Офтоп. К пассажирам с детьми, и чувстве собственного достоинства…
Лет скоро двадцать назад, одна добрая знакомая ехала в трамвае вечером домой. Было ей тогда около 21 – 23… Зима, вечер, народу в вагоне не то чтоб битком, но и сесть некуда… Да она и не претендовала… С места у окна (одиночного) рядом с которым она стоит поднимается человек. По виду и манерам видимо двоюродный брат профессора Преображенского, непонятно как переживший 37год… Явно под 80, сухой высокий, шапка «пирожок» под которой грива седых волос, белая борода, идеальное кашемировое пальто, резная трость. - девушка, присаживайтесь… Вы с ребенком… Она слегка балдеет, возражает типа: -да не стоит, и вообще мне близко, к тому же Вы ведь значительно меня старше, … Ответом было: - Да, но я все-таки мужчина! |
В общем-то я тоже предпочитаю в конфликты не вмешиваться. Причин много. Помимо воспитания, комплекции, полнейшего отсутствия навыков драки, есть конечно же еще и страх. Тем не менее, некоторое время назад я стал свидетелем того, как какой-то мужик полез к даме с кулаками. Уж что у них там за конфликт был я не знаю - они в моя сторону вагона "прикатились" сцепившись в схватке. Вагон был полный, но никто не мешал им свободно по нему передвигаться. В общем, я начал оттаскивать мужика физически и убеждая словами. Разнять их удалось, но я был удивлен, что никто, кроме меня не вмешался. Вообще никто. Но еще более я был удивлен тем, что у меня хватило смелости полезть в драку.
|
Цитата:
Цитата:
Цитата:
Цитата:
|
Цитата:
Цитата:
|
Я прошу простить, так как видимо отвечать цитатами не очень принято, но я эту вещь люблю с детства. Собственно о страхе, о поэтах и о мужчинах...
" Чирей шел легко и удобно и улыбался изящно. С ним кое-кто из панченских: Грыб в клетчатой кепке с длинным козырьком, а лицо белое, как ножка гриба, и глаза сонные; Цыган-Маша, глаза - черника, вертел головой и напевал наурскую лезгинку - ай-ляй-ляй-ля... Гармоза - русые кудри, веселый взгляд, девичий румянец заливал кожу - добрый молодец с пыльного календаря на чердаке; и Монгол шел на кривых ногах, а что выражали его глаза-щели, никому не известно, потому что в них сроду никто не смотрел, и короткими шагами двигался Рыло - долгополое пальто без пуговиц прихвачено пальцами, синяя, стриженная под нуль голова, а лица и нет вовсе -рыло. Как раз война шла между домами - панченским, где жили души просторные, и анохинским, где жили души скупые и желчные. А дом семнадцать стоял как раз на нейтральной полосе. Чирей шел легко и удобно, большой рот его улыбался, а в глазах застыла потеря. Он всегда терял, когда смотрел вверх - жизнь проходила мимо, а когда смотрел вниз - видел щепки и мусор, стоило ли их сберегать. Он смотрел вниз - мелела душа. Он обращал взгляд в глубину своей души - и терял окружающее, оставался один. Тогда он смотрел только вперед - и даль манила его, а потом обманывала. Он смотрел назад - но позади было беспризорничество и брошенные города. Оставалось только настоящее - загадочное, как холодный огонь. Убийств за ним не числилось, и о кражах никто достоверно не знал, но все знали точно, как будто кто-то шептал им на ухо, - и дома-новостройки знали, и старые деревянные развалюхи, подпертые крадеными телеграфными столбами, и доходные дома - анохинский и панченский, где до тридцатого года нашего столетия квартирной платы не платили и куда милиция приезжала не меньше как на трех полуторках, - все знали, что хотя он, может быть, и не проявил себя еще, но лучше бы уж не проявлял. И даже ростовские и одесские урки, наведывавшиеся на Благушу для обмена передовым опытом, и те заискивали и в разговоре с ним недостойно хихикали и приплясывали, ненавидя за это себя и его, и старались не показывать, что счастливы, когда он улыбался их стараниям. Потому что он был как меч, не выхваченный из ножен. Один из немногих панченских, он работал постоянно - слесарем на ремзаводе. Когда он пришел наниматься, начальник кадров посмотрел на него и принял. Потом снова посмотрел - тот стоял, не уходил - и отказал. Без мотивировок. - Не приму, - сказал начальник. Тогда Чирей посмотрел ему в твердые глаза и улыбнулся. И ушел. А начальник волновался всю ночь, а утром послал за ним ночного сторожа Баума, бесстрашного старика, и велел прийти. Баум жил возле котельной на первом этаже дома семнадцать с окнами на теневую сторону, и возле всегда толкалась подрастающая мелочь, и из соседнего окна смотрела Нюшка - истопникова дочка, а из окна рядом - вся материально необеспеченная семья Баумов с белобородым главой своим. Прозвище он имел Хандыр - Бандыр (за непонятный свой язык), и принимали его на работу только в ночные сторожа. Потому что он хотя и глядел всегда скромно в землю, но закон не изменил и соблюдал субботу, а стало быть, по субботам работать отказывался. А сам он был лодзинский ткач и перекочевал в пятнадцатом от жизненных непогод сюда. О, как пылали на закате красные кирпичи мыловаренного завода там, за забором анохинского дома, и голубела цинковая крыша, отражавшая небо, когда Баум пришел к Чирею с поручением, и Чирей рассеянно смотрел на длинный забор, за которым анохинский дом и мыловаренный завод с купами дымных деревьев и ворохами пустых ящиков, золотившихся на закате. О, как белела борода Баума, когда Чирей посмотрел на него и улыбнулся, а тот, как всегда, смотрел в землю. - Ну... иди, - сказал Баум, не поднимая глаз. - Не выламывайся. - Ты меня уважаешь? - спросил Чирей. - Да, - сказал Баум. А всем, даже домоуправам, было известно достоверно, что Баум всегда говорит правду. - За что? - спросил Чирей. - За то, что я тебя не боюсь. - Почему? - спросил Чирей настороженно. - Мне интересно. - Человек не может бояться человека, - сказал Баум, не поднимая глаз. - Я тебя уважаю, отец, - сказал Чирей. - Да, - сказал Баум. - Ты меня уважаешь. Иди работай. Он пошел работать, Чирей, но так все и осталось окружающие знали твердо: не оскорбит словом, не оскорбит действием - убьет. Когда он клал руку на чье-то плечо, ближайшие отворачивались, а дальние спешили уйти, все боялись - это может случиться сейчас, сию секунду, и незачем это видеть. Когда решили строить сараи, то свалили забор, отделяющий двор дома семнадцать от панченского двора, и на целый месяц двор дома-новостройки стал проходным, неогражденным, и через двор хлынула шпана. Через двор редкой цепочкой двигалась та сила, которой матери пугали отцов, когда говорили о детях. Веселая крикливая братия, которая с утра до ночи заполняла двор и чердаки, съезжала по перилам и гремела в подъездах, казалась себе коллективом и жила легко и бездумно, вдруг рассыпалась, растаяла, как сахар в стакане, и двор опустел - дети сидели по домам. Потому что через двор волчьей цепочкой пренебрежительно двигались панченские. Они не изображали из себя коллектив. Это была стая. Проснувшееся самолюбие дома-новостройки толкало его на сопротивление. Однажды человек шесть из тех, кто постарше, окружили проходящего через двор Цыгана-Машу, невысокого парня с жилистыми коричневыми руками. Его оттеснили к стене со сладкой надеждой увидеть его испуг и сдачу. Но он только внимательно оглядел всех, а потом заложил два пальца в рот. Еще не было свиста, а уже все поняли, что дело проиграно. Потом раздался свист, пронзительный, как в былине о Соловье-Разбойнике из учебника для третьего класса, и какое-то движение прошло в группе нападающих. Движение прошло по лицам, но казалось, что дрогнули колени. Не глядя друг на друга, парни дома семнадцать дунули в подъезды. И однажды шестеро панченских подошли к Памфилию, и бежать было некуда, и свистеть он тогда не умел, да никто бы и не пришел на свист из деморализованного дома. - Ну, ты... - сказал Гусь. Он был младший из них, и ему не нравилось, что Памфилий не боялся, и не остальным же было связываться с букашкой, которая мозолила глаза, - остальные только смотрели с брезгливым интересом. А Гошка вздохнул с облегчением. Он увидел, что от ворот идет отец, усталый после работы. Он только опасался, что отец не заметит его и не успеет подойти раньше, чем Гошка почувствует режущий удар в лицо. Он только опасался, чтобы отец не нарвался на случайный нож, когда будет раскидывать панченскую шпану тяжелыми кулаками, и уже приглядел булыжник, который можно опустить на голову того, кто в суматохе выдернет перо из клифта и попытается пописать отца. - Шухер, - сказал Рыло, и Гусь отодвинулся. Отец заметил Гошку, подошел и сдвинул кепку ему на нос. Потом скучно оглядел всех и спросил: - Спички есть? Чирей, сощурившись, протянул спички. Отец достал пачку "Норда", размял папиросу, сунул в угол большого рта и только тогда взял спички из протянутой руки, закурил и не глядя протянул пачку остальным. Панченские взяли по папиросе и внимательно задымили. Отец спрятал пачку в пиджак с отвисшими итээровскими карманами, в которых болтались карандаши, и спросил уходя: - А почему к тебе товарищи в дом не приходят? - Не знаю, - сказал Гошка. - Значит, не уважают, - сказал отец. И пошел к дому по скрипучей асфальтовой дорожке. Хотя он так и не посмотрел звуковой фильм "Путевка в жизнь", видимо, считал, что поступать надо именно так. Вот когда Гошка испугался - кто же не боится предательства? И еще он боялся, что панченские увидят, как он боится. А панченские смотрели вслед отцу, пока он не скрылся в подъезде. - Пошли, - спокойно сказал Чирей и подбородком позвал Гошку. И Гошка вместе со всеми двинулся в загадочную и мрачную панченскую страну. Гошка понимал теперь, что так надо, что так лучше всего, что, если отец оставил им сына - значит, это всерьез, значит, они люди, а не пугало, и сын не заложник. И Чирей идет рядом и не даст утонуть, а научит плавать, как отец учил Гошку плавать и держал Гошкину голову над водой, пока тот не догадался, что плывет, и как отец совсем в детстве позволил ему курить, когда он попросил, и сам поднес спичку, мама закричала: "Что ты делаешь?!" А отец сказал: "Теперь вдохни". И Гошка задохся и заревел: "Я хотел без огня!" - и сразу стал умный. И не курил до девятого класса. Чирей наложил табу на Гошку, и ни разу никто не позвал его, когда брали ларек, или стоять на стреме, или выпить водки, или понюхать марафету. И Гошка только видел, видел, как Грыб играл в карты, а к нему в карман лез какой-то сявый, и Грыб, не оглядываясь, бил его по физиономии, а тот снова лез - учился работать чисто; и слышал, слышал, как пели страшные рассказы о проданных малинах, о киперах и медвежатниках, о фармазонщиках и уркаганах, о бери-мере-ойс и о Мурке, погибшей красоте. И Гошка пел, пел все эти песни и еще одну песню, которую знал только он и которую больше всего любил Чирей, - "Прощай, товарищ дорогой... я вдаль иду вслед за водой - в дорогу, в дорогу... в дорогу, в дорогу..." Эту песню написал один немец, по фамилии Шуберт, и Чирей, когда слышал ее, утыкался лбом в стекло на лестничной площадке доходного дома, вонявшей кошками, и скрипел зубами..." Анчаров. |
А как поступать с хамством женщинам? Морду ж не будешь бить?
|
Цитата:
|
Думаешь женщины не хамят друг другу?
Да еще делают это так, что формально повода придраться нет. А вот ощущений! |
Всё по ситуации..
Смотрю с укоризной. Или удивлённо. В половине случаев обычно этого достаточно. Если не срабатывает, изображаю некоторую степень расстроенности и интересуюсь: "зачем вы так?" Если очевидно, что передо мной хамло редкостное, следует классическая фраза (тон может быть разным, всё индивидуально: либо ироничный, сопровождаемый задорной улыбкой, демонстрирующей томительное предвкушение приятного развлечения; либо решительный, дескать, мы тут не в игрушки играть собрались): - Вы хотите скандал? Сейчас вы его получите! :D На мой взгляд, очень важно не сорваться ни на повышенные тона, ни на откровенное хамство. Спокойный, но уверенный тон - самый эффективный. Хамство продавцов и медперсонала останавливается просьбой пригласить менеджера (директора, главврача или его зама..). Те, кто работают с людьми - отличные психологи: они с первого взгляда видят тех, кто не удовольствуется отговорками и пойдёт жаловаться выше. Просто надо убедить их, что вы именно такой человек. Но повторюсь, удивлённо-спокойного вопроса "зачем вы так?", выражающего НЕ возмущение, а лишь непонимание происходящего, - вполне достаточно, чтобы визави не только сменил тон, но ещё и начал оправдываться, как ему тяжело и непросто в этой жизни, ну, а потом, естественно, "встретив ваше глубокое понимание", сделает всё, "чтобы загладить свою вину." :) Мда.. Осталось только научиться не заражаться их хамством. :mosking: |
Цитата:
При этом, (тут Инна совершенно права) все должно быть совершенно спокойно, не меняя тона, не срываясь на крик, ровно, но жестко. :) |
Кстати, никто не сказал, что хамство может быть защитой. Я тоже могу нахамить, если меня совсем уж припрут. Но удовольствия я от этого не получу совершенно, а скорее уж расстроюсь и буду переживать о сказанном. Но не сказать я не могу - просто потому что перестану себя уважать. На дуэли нынче не вызывают, а хамство хоть в какой-то мере позволяет, порой, удовлетворить чувство справедливости. Сам я первым сознательно хамить не буду.
|
Цитата:
Цитата:
Цитата:
|
Цитата:
|
Часовой пояс GMT +3, время: 13:13. |
Powered by vBulletin® Version 3.8.2
Copyright ©2000 - 2024, Jelsoft Enterprises Ltd. Перевод: zCarot