Алексей Григоренко
Сон о земле
В жестяной, бесцветной ночи снится мне край, где яблони золотыми верхушками поддерживают небесную твердь, и под тяжестью клубящейся синевы и наливающихся соком плодов их ветви клонятся к земле, и под них приходится ставить подпорки, снится и видится это край, где клубника была величиной с голову двухлетнего пацана и где мальчишки гоняют в футбол черешневыми мячами, - там несёт свои полные, неоскудевающие воды старый наш Днепр, из которого вырастает на севере Белое море, а на юге – Чёрное и все океаны земли; в том краю нет смерти, и кресты пускают зелень побегов, прорастают величественными тополями до неба и верхушками проламывают синюю твердь, и из проломов ниспадают на буйные дикие степи, на белые сёла и города слепые дожди – и в их струях на землю спускается солнце; снится край, где никто не умирал вот уже тысячу лет, и старики помнят ещё, как плыли с верховьев изукрашенные идолища – даже поверженные, они были величественны и, казалось, грозили уплывающей к небесам земле страшной карой – Полынь-звездой, и как крутило их на стремнине, как скребли их чёрные камни отмелей, а ниже – перемалывали в труху и в ничто острые кремневые зубы днепровских порогов; тысячу лет их призраки возвращаются в начале месяца липня и вновь свершают свой путь от рассыпавшейся по зелёным днепровским склонам белокаменной и златогорящей Лавры преподобных Антония и Феодосия до горячих степей Прихерсонья; и когда они, тяжело переворачиваясь в воде и сверкая на солнце вызолоченными боками, проплывают по середине Днепра, когда их снова скребут и жуют отмели и пороги и неуклюжие речные чайки присаживаются отдохнуть от полёта на позеленевшую медь их спин и грудей и снова взмывают в высокое небо, откуда падают в воду, выдирая из бутылочной толщи краснопёрую рыбину, и когда мелкие ракушки покрывают их грозные лики, когда рыбы трогают их хвостами и ртами, а они, эти низвергнутые боги, плывут средь берегов, - тогда выходят к реке, опускают им вслед в тёплую, мягкую воду венки из дурманных полевых ромашек, пахнущих ветром и солнцем, и по ночам зажигают костры на плотах, освещая им путь прочь и подальше; вижу край, где вот уже тысячу лет не заходит солнце, перекатываясь по небу от моря до моря; где с илистого дна щедро рассыпанных плавней поднимается к человеку обросший бахромой водорослей двухсотлетний сом, похожий на разбухший топляк, и человек берёт его просто руками, потому что рыбе пришла пора умирать; он вспарывает белое брюхо и в сплетении обомшелых внутренностей, сквозь пергамент воздушного пузыря видит золотые монеты и бронзовые украшения скифских красавиц, окаменевшие в желчи наконечники стрел и круглые пули лихих запорожцев-казаков, простые колечки покинутых девушек, их заколки, нательные крестики и бусы цветного стекла; пальцами в едкой слизи и чешуе человек собирает осколки времён, промывает в протоке и зашвыривает на глубину; снится которую ночь этот край, где в нарядных хатах, обмазанных по весне белой глиной, синебархатный вечером ставят у порога кринку с неснятым молоком для домового, и к утру в ней не остаётся ни капли; где степные мельницы-ветряки радостно простирают ветру ладони, перемалывая во чреве своём налитую солнцем пшеницу, похожую на мелкие золотые монеты, и где сёла каждое утро приветствуют друг друга мерными кивками выгоревших до белой кости журавлей у криниц на околицах, и чернокосые девушки, позвякивая медью и серебром монист на высоких шеях, несут нарезных коромыслах родниковую чистую воду, а из села, поднимая белую пыль до небес, где ещё светит бледный, угасающий серпик месяца, на заливные луга выходит тучная, ухоженная скотина, и до вечера, застывающего в горлах колодцев, до туманов тонкого шёлка, укрывающих степь и леса, красноглазые злые быки ревниво охраняют своих пятнистых подруг, и длинноногие нескладные жеребята носятся на перегонки, валяются в синих цветах, и овцы теснятся друг к дружке, сторожко шарахаясь дальней тревоги, и древние козлы со всклокоченными седыми бородами упрямо бодаются каменными рогами на виду у козлят со свербящими бугорками на белёсых лбах, и псы-сторожа ростом с телёнка мирно дремлют в вересковой тени, пуская тягучую цевку слюны на траву,- полный день плывёт над этой землёй; вижу как замедленно клубится пыль шляха, уходящего в небо, под босыми ногами кобзарей с потемневшими от столетия бандурами, с холщовыми сумками за плечами, - всюду их ждут люди, усталые от многих трудов, они это знают и заводят негромкую думу под надтреснутый перезвон кобз и бандур, и люди ставят им под ноги глечики с мягким пивом, холодным квасом, осторожно кладут на землю, на ветхую чистую тряпицу яйца, кусочки душистого сала, крупных яблок, просвечивающих мёдово до зёрнышка, и звучат в густом воздухе огненные, обжигающие душу слова о молодечестве запорожцев-казаков, о султане-паше, о крови и битвах за землю и веру, - из этих песен и дум родился язык, вобрав в свою звучную плоть плеск днепровской волны, хлопанье крыльев лелеки, улетающей по осени в Турцию, шёпот горячих ветров, шелест дремлющих верб, купающих волосы-ветви в чистых струях притоков Днепра, звон зелёных кузнечиков в застывающем летнем полдне, до краёв налитом светом, покоем и густым настоем запахов трав и цветов, синь небес и воды, белизну рушников, отблеск в солнце глечиков и макитр, сидящих вверх дном на высеребренных тынах, скрип костлявых возов, мерный туп воловьих ратиц, угасающих в толстой чернозёмной пыли, веселье и гогот зоревых вечерниц, гвалт и разноцветную карусель многодневных ярмарок, солёность серой соли с днепровских лиманов, крепость прозрачной горилки, душистость дынь, винную терпкость перезревших вишен, хмель самосада, хруст окровавленных арбузов, истекающих обильным сладким соком в крупно нарезанных скибках, - и земля эта стала песенной и певучей, не было на всём белом свете песен краше, чем эти; в пустоте и безмолвии ночи снится мне сон о земле, где стебель пшеницы бывал толщиной в руку новорождённого, а колос – как помело лесной ведьмы; где человек, взявший в ладонь горсть чёрно-синей земли, месяц не мог отмыть руку от жира; где пахарь, вскрывший плугом чёрную мокрую борозду, задыхался от дурмана, запаха и сырых испарений жадно распахнувшейся к свету земли и бросал в её женское, ждущее чрево горсть семян, и она тихо вынашивала своё золотое потомство – солнечный осязаемый свет, затаившийся в тёплой и вязкой тьме, чтобы вспыхнуть в месяце серпне радостными трудами, пышными ярмарками, хмельными свадьбами, душистыми поляницами; и я прошу из сна своего, наяву Того, Который живёт в замерших на пригорках церквушках, изумлённо струящихся в небо: сохрани мою землю, мой сон от Полыни- звезды, горчащей воды моих родниковых криниц своим страшным светом и жаром; сохрани хлеба на земле и не дай им гореть в месяце серпне, затмевая чёрным дымом блеск солнца; и пусть не придёт на эту благословенную землю смерть и война; и я просыпаюсь, - и кажется мне, что кто-то меня услыхал.
