ПЕЧЬ И БАЛЛИСТИКА

В деревне у нас всё было по-русски. Дети и деды с бабками на печи зимой бока грели вместе с котами. Что такое печь в деревенской избе? Печь – это центр мироздания! Печь – это поэма! Печь – это кормилица и поилица, а также лечебница. Если протянуло кого-то на морозе вдруг или «вступило в поясницу» - самое первое дело погреться на печи. И печь зачастую оправдывала возлагавшиеся на неё надежды. Жар – он ведь костей не ломит, а хворь выгоняет. Здесь же, на печи, хранятся связки-косицы золотистого лука, припасенного в зиму. А для малых детей, особенно зимой – печь это вообще постоянное место жительства, ПМЖ, как пишут в милицейских протоколах. Опять же запас сухофруктов и сухарей тоже под боком, что придавало пребыванию на печи определенный комфорт… На печи - там тепло! Если горячо на кирпичах, то тулуп под себя, если хочешь согреться, то ложишься на кирпичи и тулуп уже сверху. А вот ежели приоткрыть дверцу в трубе, куда вставляются печные задвижки-вьюшки, то можно услышать, как где-то высоко в кирпичном колодце гудит рассерженный ветер. А может и не ветер, а домовой озорует или вообще даёт знать о себе нечто пугающее и жуткое. Но стоит только плотно закрыть железную дверку в трубе, то никто посторонний на печь никогда не прорвётся, это уж точно, ибо печь – одно из самых надежных и защищенных мест для деревенской детворы. Если, сотворив какую-нибудь шкоду, приходилось прятаться от взрослых в попытке уйти от неотвратимого возмездия, то лучшего места, чем печь, было не найти. И бывало таки частенько, уходили от наказания малыши, забившись в самый дальний куток! Мне иногда кажется, что между печью и детворой существовала какая-то своя, особая, незримая связь. Пожалуй, так оно и было в действительности – печь покровительствовала детворе. Не припомню из своего детства ни одного нехорошего случая, связанного с печью.
Одно плохо - скучно на печи. Электричества тогда ещё не было и ничего на печи такого интересного и необычного, в смысле роста технического прогресса, не происходило. Поэтому приходилось тянуться, высовываться из-за печки, топорщить ухо, чтобы быть в курсе всех дел.
Как-то, будучи всего лишь двух лет отроду, я не рассчитал равновесия и спикировал вертикально в большой и при этом щербатый (с острыми зубцами по краям) котёл–чугунок, стоявший на полу у печки. Летел я по странному стечению обстоятельств чётко вниз головой, есть такой прыжок, «ласточка» называется: руки отведены назад и вытянуты вдоль тела. Вот именно этакой «ласточкой» я и спикировал с печки вниз, аккуратно и точно угодив башкой в устрашающе зазубренный зев чугуна. Аномальным было ещё и то, что в чугунке, на моё счастье, оказалась остывшая картошка, сваренная еще вчера для подсвинка, а вода из чугуна была слита. Вот эта варёная картошка и послужила мне своеобразным демпфером, когда я со всего маху, с чавканьем и ускорением 9.8 м/сек, словно болид, вошёл в неё в конце своего необычного полёта, не получив ни малейшего повреждения.
Очистив голову от раздавленной картофельной массы – хорошо, что по малолетству стрижка было очень короткой! – и, получив некоторый жизненный опыт, я молчком залез обратно на печь и снова улегся на тёплые кирпичи. Окруженный уютным печным комфортом, я уже тогда своим детским умом начинал осознавать, что есть определенные правила техники безопасности «запечной» жизни, которыми вовсе не следует пренебрегать.
А когда с улицы, управившись с дворовыми делами, пришла мама, то я честно и откровенно доложил, что «полёт» проходил нормально. Да она и сама бы догадалась о произошедшем, поскольку голова моя хранила отчетливые следы картошки, а картофельная масса в чугунке была специфически примята.
«Разбор полётов» длился ещё с неделю. Решили, что я в рубашке родился, и что хранит Господь. Я полностью был согласен, что вот именно - хранит!
Одно есть и еще одна гипотеза, имеющая право на существование. Не исключено, что в произошедшем «виновата»… печь. Да-да, именно печь, печь кормилица. Именно таким вот образом печь, хранительница дома, вкладывала в малышей необходимый опыт, без которого не обойтись в жизни, но в тоже время и оберегала, например, подставляя чугунок с вареной картошкой. Ибо, как я уже говорил выше, никогда слышал ни одного плохого случая, связанного с печью. Хотя малыши - детишки, естественно, падали с печки, и не раз – но вот несчастных случаев не было. А что касается взрослых – со взрослыми такое случалось, особенно по пьяному делу: то руку сломает, то ноздрю порвет. Были разные случаи, чего греха таить. Наверное, печь наказывала взрослых за какие-то грехи или промахи. А вот с детьми печь всегда обходилась мягко, ласково, по-матерински, за что мы печку до сих пор вспоминаем ласковым словом.
Так что тут, скорее всего, та баллистическая кривая, по которой я летел с печи в стоящий на полу чугун, была разработана и осуществлена русской печью, в рамках обучения мальца необходимым жизненным правилам. Как говориться –«опыт, сын ошибок трудных». Такая вот аномальщина.

Когда в 1862 году 18-летняя Софья Берс вышла замуж за 34-летнего графа Льва Толстого, на яснополянской кухне уже «командовал парадом» повар Николай Михайлович Румянцев. В молодости он был крепостным музыкантом-флейтистом у князя Николая Волконского. Когда у Румянцева выпали зубы, его перевели в кухонные мужики. Для него это была, конечно, трагедия. Да и готовить бывший музыкант научился не сразу. Судя по дневникам Софьи Андреевны, она не всегда оставалась довольной стряпней повара Николая. В один из дней она записала: «Обед был очень дурен, картошка пахла салом, пирог был сухой, левашники, как подошва... Ела один винегрет и после обеда бранила повара». Но со временем Румянцев стал отменным кулинаром. Илья Львович, сын Толстых, вспоминает о его левашниках как о фирменном блюде. Повар начинял пирожки вареньем и надувал их с углов воздухом, за что левашники получили название «Вздохи Николая».
Так вот, когда Софья Андреевна только осваивалась в доме, однажды она зашла на кухню и увидела, что фартук повара был несвежий, посуда не очень чистая… Графиня тут же сшила для Николая белую куртку, колпак, фартук и приказала повару соблюдать чистоту на кухне. А еще Толстую шокировало, из какой посуды ела графская семья. Она сетовала, что, пока в дом не привезли ее приданого – серебряных столовых приборов, они были вынуждены есть простыми железными ложками и вилками. С непривычки юная графиня даже колола себе рот – настолько приборы были неудобны!
Софья Андреевна практически не готовила сама, но всегда только она расписывала, что нужно приготовить на день.
– Главный человек в доме – мама, – писал в своих воспоминаниях Илья Львович Толстой. – От нее зависит все. Она заказывает Николаю-повару обед, она отпускает нас гулять, она всегда кормит грудью кого-нибудь маленького, она целый день торопливыми шагами бегает по дому…
Правда, бывали случаи, когда ей самой все же приходилось становиться к плите – это происходило, когда повар напивался допьяна. Графине помогала жена Николая. Однажды они вдвоем готовили гуся, и Софья Андреевна писала: «Как же мне к концу готовки стал противен этот гусь. Я даже его и есть не могла!» Протрезвев, Николай просил прощения у Софьи Андреевны, и она, конечно же, прощала его.
Р асписание приемов пищи в доме Толстых было очень интересным. В шесть-семь утра (кто во сколько вставал) пили чай или кофе. Сытный завтрак, по нашим меркам, был очень поздним – в час дня. В это время завтракали все домашние, а Лев Николаевич выходил к столу даже позже.
Каждый день утром он ел одно и то же: яйца, овсяную кашу и простоквашу. Яйца вообще были любимым блюдом писателя. Он обожал их в разном виде.
Выпускная яичница, яйца в томате, омлет, пополам сложенный, яичница с шампиньонами, взбитая яичница с укропом, яйца всмятку, суп с омлетом... Софья Андреевна, составляя списки на закупку продуктов, помечала: Льву Николаевичу купить 20 яиц покрупнее, всем остальным – обыкновенные.
В шесть вечера Толстые обедали, а в восемь ужинали или просто пили чай с бисквитами, медом и вареньем.
Валентин Федорович Булгаков, друг и последний секретарь Толстого, вспоминал:
– В час дня завтракали домашние. Часа в два или два с половиной, вскоре после окончания общего завтрака, когда посуда оставалась еще не убранной со стола, выходил в столовую Лев Николаевич, словоохотливый, оживленный, с видом успевшего что-то сделать и довольного этим человека. Кто-нибудь звонил или бежал сказать, чтобы подавали Льву Николаевичу завтрак, и через несколько минут Илья Васильевич Сидорков (слуга в доме Толстых) приносил подогревшуюся к этому времени овсянку и маленький горшочек с простоквашей – каждый день одно и то же. Лев Николаевич, разговаривая, ел овсянку, потом опрокидывал горшочек с простоквашей в тарелку и, топорща усы, принимался отправлять в рот ложки простокваши…
...Вечерний чай – другое дело. Свечи на столе зажигались не всегда, и сидящие за столом довольствовались обычно скудным рассеянным светом, шедшим от расположенных вдали, в других углах комнаты, керосиновых ламп. Было уютно и просто. Садились где кто хотел. Угощение обычное: сухое (покупное) чайное печенье, мед, варенье. Самовар мурлыкал свою песню. И даже Софья Андреевна не распоряжалась, предоставив разливание чая кому-нибудь другому и подсев к столу сбоку в качестве одной из «обыкновенных смертных».
У Толстого был очень хороший аппетит. Он мог выпить в день до трех бутылок кефира, несколько чашек кофе, съесть пять яиц, приличное количество овсянки, рисового пюре, пирогов. Софья Андреевна постоянно переживала за здоровье мужа, его больной желудок. «Сегодня за обедом, – писала она в дневниках, – я с ужасом смотрела, как он ел: сначала грузди соленые... потом четыре гречневых больших гренка с супом, и квас кислый, и хлеб черный. И все это в большом количестве».
Толстой был невозможным сладкоежкой. Софья Андреевна покупала сухофрукты, финики, орехи, курагу. И, конечно же, на чайном столе всегда красовалось и издавало божественный аромат знаменитое яснополянское варенье.
Варили его из яблок, крыжовника, абрикосов, дыни, вишни, сливы, персика. В крыжовенное и яблочное варенье всегда добавляли лимон и ваниль. В своих воспоминаниях граф писал о себе 11-летнем: «Я очень любил варенье, никогда не отказывался от него, и даже сам ухитрялся достать, когда мне не давали. Помню, раз мне дали немного варенья, но мне хотелось еще. Мне сказали, что нельзя. Я сам потихоньку пошел в буфет, где стояло незапертое варенье, и стал его таскать из банки в рот прямо рукой. Когда наелся, так у меня варенье было и здесь, и здесь, и здесь», – показывал он на себе, рассказывая эту историю детям.
Все фрукты выращивали в оранжерее прямо в усадьбе. Когда в 1867 году оранжереи горели, Лев Толстой писал: «Я слышал, как трещали рамы, лопались стекла, на это было жутко больно смотреть. Но еще больнее было оттого, что я слышал запах персикового варенья».
Толстой был довольно экономным хозяином, но иногда любил делать детям сюрпризы. И в 1879 году, вернувшись из Москвы, он поставил на стол огромный короб, в котором оказались разные плоды: гранаты, ананасы, кокосовые орехи, мандарины… Когда он доставал из ящика очередной фрукт, дети громко вскрикивали, потому что такую экзотику им видеть еще не приходилось! Софья Андреевна писала: «Лев Николаевич принес ножичек и, разрезая гранаты и другие фрукты, делил их детям. Это было очень трогательно и весело. Дети долго помнили и рассказывали этот эпизод».
В Ясной Поляне очень любили гостей. Одним из частых гостей усадьбы был писатель Иван Тургенев, но он всегда заказывал простую русскую еду, например, манный суп с укропцем, пирог с рисом и курицей, гречневую кашу.
В возрасте 50 лет граф стал вегетарианцем – он полностью отказался от мяса, но не от яиц и молочных продуктов. Новый образ жизни Толстого привлекал к нему людей, которые тоже экспериментировали с питанием. Однажды в Ясную приехал некий господин, который питался по новой диете – он ел раз в два дня. И навестить семью писателя его угораздило именно в такой день, когда есть ему не полагалось. Как назло, стол в этот день ломился от яств. Чудак сидел в стороне, а когда его приглашали к столу, скромно отвечал: «Спасибо, я ел вчера!»
Что касается спиртных напитков, то в семье Толстых любили самодельные настойки, рецепты которых сохранились в «Поваренной книге» Софьи Андреевны. Например, здесь есть травник семьи Толстых и померанцевая настойка, на стол также подавали сотерн (французское белое десертное вино), белый портвейн. Есть даже исторический анекдот об отношении Льва Николаевича к алкоголю, по которому точно можно сказать, что в этом плане граф ханжой не был. Этот анекдот приводит в своих воспоминаниях Иван Бунин: «Однажды я захотел подольститься ко Льву Николаевичу и завел разговор о трезвом образе жизни. Вот всюду возникают теперь эти общества трезвости... Он сдвинул брови: – Какие общества? – Общества трезвости... – То есть это когда собираются, чтобы водки не пить? Вздор. Чтобы не пить, незачем собираться. А уж если собираться, то надо пить!»
Кулинарные рецепты в «Поваренную книгу» записывали сама графиня и ее младший брат Степан Берс. Всего в ней 162 рецепта. Чуть ли не каждый рецепт в «Поваренной книге» связан с семейными традициями, имеет свою историю. В ней мы находим: «Яблочный квас Марии Николаевны» – младшей сестры Льва Николаевича; «Эликсир от зубной боли Пелагеи Ильиничны» – П. И. Юшковой, тетки Толстого по линии отца; «Лимонный квас Маруси Mаклаковой», близкой знакомой семьи Толстых; «Пастилу яблочную Марии Петровны Фет», жены поэта Афанасия Фета и т.д.
В рукописи встречается имя Ханны Тардзей. Сергей Львович Толстой в «Очерках былого» писал, что эту молодую англичанку, дочь садовника Виндзорского дворца, родители выписали для него, Тани и Илюши. Бонна любила стряпать.
Особенно удавался ей сливочный пудинг, который готовили на Рождество. Блюдо обливали ромом, поджигали и, как пылающий факел, вносили в гостиную.
В 1870 году Толстые едут в Сальские степи, где Лев Николаевич лечится кумысом. Ему становится лучше. И Софья Андреевна, конечно же, записывает рецепт приготовления этого напитка в свою «Поваренную книгу».
Особенно интересна судьба анковского пирога. Название этого лакомства связано с доктором медицинских наук, домашним врачом семьи Берс Николаем Богдановичем Анке. Он передал рецепт пирога теще Толстого Любови Александровне Берс, а та, в свою очередь, – дочери. Софья Андреевна научила готовить анковский пирог повара Николая. И с тех пор ни одно торжество в семье Толстых не обходилось без этого блюда. По словам Ильи Толстого, «именины без анковского пирога то же самое, что Рождество без елки, Пасха без катания яиц».