Саше
Бродскому
Да нет же! Со
страхом, с
упреком
Гляжу я на
кухне в окно.
Там где-то, на
юго-востоке
стреляют, как
будто в кино.
Ползет БТР по
ущелью,
но не уползет
далеко.
Я склонен к
любви и
веселью.
Я трус. Мне
понять нелегко,
что в этом мозгу
пламенеет?
Кем этот пацан
одержим?
Язык мой
веселый
немеет.
Клубится
Отечества дым.
И едкими полон
слезами
мой взгляд. Не
видать ни
хрена.
Лишь страшное
красное знамя
ползет из
фрейдистского
сна.
И пошлость в
обнимку со
зверством
за Правую Веру
встает,
и рвется из
пасти
разверстой
волшебное
слово –
«Народ!»
Как я ненавижу
народы!
Я странной
любовью
люблю
прохожих, и
небо, и воды,
язык, на
котором
корплю.
Тошнит от
народов и
наций,
племен и
цветастых
знамен!
Сойдутся и ну
разбираться,
кем именно
Крым покорен!
Семиты, хамиты,
арийцы —
замучишься
перечислять!
Куда ж
человечику
скрыться,
чтоб ваше
мурло не
видать?
Народы, и расы,
и классы
страшны и
противны на
вид,
трудящихся
мерзкие массы,
ухмылка
заплывших
элит.
Но странною
этой любовью
люблю я вот
этих людей,
вот эту вот
бедную кровлю
вот в этой
России моей.
Отдельные
лица с глазами,
отдельный с
березой пейзаж
красивы и сами
с усами!
Бог мой, а не
ваш и не наш!
Я чайник
поставлю на
плитку,
задерну на
кухне окно.
Меня окружают
пожитки,
любимые мною
давно —
и книжки, и
кружки, и
ложки,
и плюшевый
мишка жены.
Авось
проживем
понемножку.
И вправду –
кому мы
нужны?
В Коньково-то
вроде спокойно.
Вот только орут
по ночам.
Стихи про
гражданские
войны
себе сочиняю я
сам.
Я – трус. Но
куда же я
денусь.
Торчу тут,
взирая на
страх…
Тяжелый и
теплый
младенец
притих у меня
на руках.
1993
Тимур Кибиров