он
И сказали ему: живи да на мир глазей. Не грусти ни о чем, не мямли, не ротозей. Дом построишь себе, детишек родишь ораву. А ему ни детей не хочется, ни друзей. Он обрюзг и устал, голова его – дом-музей, дом печальных музей, проживающих здесь по праву.
Он шагает по дому, воздух его тягуч. Он шагает по полу, вязкому, как сургуч. Мимо книг не о нем, мимо стендов, покрытых пылью. Мимо зыбких фигур чужих для него людей, мимо тех, для кого – притворщик и лицедей – он играет себя и прячет за спину крылья.
И тогда он берет бумагу и карандаш и рисует себе траншею окоп блиндаж – и себя в блиндаже, глядящим на карту боя. Но вокруг никого, враги не чеканят шаг, только мертвая тишина шелестит в ушах, только небо вверху – далекое, голубое.
Вот туда бы ему, в пустую голубизну, в безразличную и безоблачную весну, только путь в небеса подобным ему заказан. Потому что какие крылья тебе, скажи, если здесь у тебя окопы и блиндажи, если это твой дом и здесь навсегда твой разум.
Потому что когда твой разум пленен весной, и когда нестерпимо чувство, что ты – иной, и когда тишина подкрадывается липко, ты готов оставаться здесь для нее одной и опять и опять крылья складывать за спиной – ради капли тепла, ради тихой ее улыбки.
она
…А она улыбнётся молча ему в ответ, потому что спокоен дом и готов обед, потому что в его глазах сумасшедше тонет. Раз дорога судьбы впитала небесный свет, и сложились в пасьянсе дама, король, валет, - это значит, что мир живёт у него в ладонях.
Он не знает о том - он просто привык играть (все мужчины как дети!) – мыслей слепая рать марширует опять и опять по чужим дорогам. И любой бы устал придумывать до утра - как создать все эти завтра-сейчас-вчера, - для него одного это всё-таки слишком много.
Он смешает белила, охру, возьмет золу, и напишет, как дождь прижимался щекой к стеклу, как подснежник раскрыл глаза для весенней сказки. Золотистый закат расстелется на полу - и она подойдет тихонько к его столу, для того, чтобы вымыть кисти и спрятать краски.
И когда он уснёт, раскинувшись на тахте – дорисует цветы, висящие в пустоте, исправляя разрывы мин подле поля боя. Усмехнётся слегка - нет, пожалуй, не так, не те! - и заменит палитру, чтоб высветлить на холсте пару росчерков чаек над белым огнем прибоя.
А потом он проснётся, почувствовав - все не так. И ожившее небо поднимет рассветный стяг. Он расправит крыла и поднимется к небосводу – и она, ощутив, что тоже немного маг, тоже крылья раскроет, и, делая первый взмах, полетит вслед за ним - на неслышимый зов свободы...
(с) Павел Шульга и Алина Марк
и ещё немного творчества Павла Шульги 
:
Что же, привет...
Извини, что пришел не сразу я. Думал, отпустит, надеялся на авось...
Кто бы ты ни был, пустыня твоя безглазая смотрит в упор, прошивает меня насквозь. В этой пустыне твоей, безразличной, каменной, время дрожит, как натянутая струна. Кто бы ты ни был, я знаю, что ты искал меня. Видишь, я здесь и готов заплатить сполна.
Знаешь, ведь я не боюсь -- ни покоя этого, ни пустоты, ни серости не боюсь. В этом краю вечных сумерек фиолетовых я с тишиной заключаю не мой союз. Просто в той жизни не все до конца доделано, просто оборвана на полуфразе нить, просто пунктиром алым по черно-белому я свой маршрут не успел еще дочертить. Вот почему неприкаянной полуночницей тень моя бродит в тоске, словно Вечный Жид: не потому, что ей так умирать не хочется, а потому, что до боли стремится жить. Просто от мысли что я вот такой одноразовый хочется выть становится невмоготу хочется спорить кричать убеждать доказывать хочется рвать проклятую черноту чтоб этот мир замерев на миг озадаченно тронулся слился в безумную карусель. Мне ведь энергии хватит недорастраченной на небольшую фабрику duracell. Я не могу бороться с тобой по правилам, я для такой борьбы тонковат в кости…
Даже не знаю, бога прошу или дьявола. Просто прошу: отпусти меня.
Отпусти.